Круги рая для приемной матери
Рассказ мамы Наташи (37 лет), взявшей девочку (1,5 года) в семью
Приближается первая полукруглая дата — полгода, как мы дома. И я тоже решила поделиться впечатлениями, а заодно и подвести некоторые итоги.
Все началось ровно год назад. Однажды «чудным» субботним вечером я собрала свои 18 чемоданов и вернулась к маме — я вернулась к себе домой. А уже в понедельник я сидела в своей опеке и «писала заявление на ребенка». Мама отреагировала спокойно, сказала только: «Смотри, тебе жить». Я восприняла это как сигнал — «на меня не расчитывай» (как потом выяснилось, по сравнению со своей мамой я — полная идиотка). Сбор документов неинтересен, если не считать того, что каждый врач из моего списка, за исключением психиатра, предупредил меня о том, что я заведомо обрекаю себя на невероятные муки, потому что «там здоровых не бывает». Но чем чаще мне это повторяли, тем меньше я об этом думала. В конце концов я, видимо, к этому привыкла, как привыкает хронический двоечник к своим двойкам, и перестала обращать на эти слова внимание.
Что меня гораздо больше волновало в то время, так это вопрос — как я буду выбирать себе ребенка. Мне казалось это чем-то совершенно противоестественным. Я молча думала об этом до тех пор, пока однажды мама не вздохнула: «Как ты будешь выбирать?» Это был новый сигнал — я не была одна, моя мама была со мной!
А еще я очень боялась стать мамой! Мне столько лет, а я даже ни разу не была беременна! Может, это неслучайно? Может, я создана вовсе не для того, чтобы кого-то растить и воспитывать? Кто знает, что такое многолетняя безысходная бездетность, тот, вероятно, меня поймет. Я каждый день ходила в храм и молилась. Нет, я не просила ребенка, я просила: «Управь, Господи!». И Он управил!
В первый же приход в центр опеки и усыновления мне показали мою дочь. Я посмотрела на плохо пропечатанную фотографию на информационном листке и сказала: «Она симпатичная». У инспектора вытянулось лицо из-за появившейся на нем надписи — «что там может быть симпатичного?» Я потом в ДР видела ту фотографию, которая была опубликована в базе данных — маленькая обезьянка в диатезной корке смотрит сквозь решетку кроватки. Но для меня в принтере не хватило краски на диатезную корку, и остался только взгляд — живой, заинтересованный, мой! Я взяла направление. Мы поехали с мамой. Воспитательница принесла девочку на руках. Ее из-за нас разбудили с тихого часа досрочно. Увидев меня в первый раз, моя дочь горько расплакалась.
Я была в замешательстве. Как же так? Почему она не побежала сама ко мне навстречу? Почему она не бросилась мне на шею? Почему она вообще не захотела со мной общаться? Я все спрашивала себя, что я чувствую, и понимала — ничего! Пустота! Как будто я в один момент утратила всю свою способность к переживанию каких бы то ни было эмоций. Я сомневалась, сомневалась, сомневалась... И подписала отказ. Единственное, что меня, может быть, немного извиняет — уходя, я сказала инспектору, что вернусь и, возможно, именно за этой девочкой.
Потом были две недели «раздумий». Я показывала ее фотографию всем знакомым и выслушивала комментарии. Оказалось — не зря. Моя приятельница, дважды мама, взглянув лишь мельком, спросила: «Когда забираешь?» Я ответила, что я еще думаю. Она повернулась ко мне лицом и с плохо скрываемым возмущением произнесла: «Вот же ребенок! Чего тут думать?!»
И еще один разговор все решил окончательно. Моя очень хорошая подруга в ответ на мои слова о том, что я ничего не чувствую, вдруг рассказала, что первые два месяца после рождения сына она к нему тоже ничего не чувствовала, и, даже разговаривая с ним, иногда ловила себя на том, что говорит ему: «Тетя одевает тебя гулять, тетя сейчас будет тебя кормить». Собственно материнские чувства проснулись только не третьем месяце.
Но я все еще сомневалась!!! Мне же не было знака, думала я. Хочешь знак — получи. Однажды утром я обнаружила, что не могу встать с кровати — у меня кружится голова, тошнит и щемит в области сердца.
Так я пролежала двое суток. Ровно до того момента, пока меня не осенила мысль, что пока я вот здесь так лежу, мою дочь, возможно, кто-то уже забрал! И тогда я встала и помчалась в опеку за новым направлением.
Во второй и все последующие разы я ездила в ДР одна. Мама не могла туда ездить. И я тоже не могла, но там была моя дочь.
Так вот, во второй раз мне ее привели в музыкальный зал, и «приставили» к нам музработника — помогать устанавливать контакт. Боже, как она старалась! Надо отдать ей должное — девочка иногда переставала плакать и настороженно-недоуменно смотрела на эту странную тетю, которая в две минуты умудрилась поиграть на 5 или 6 условно музыкальных инструментах (включая какую-то поющую лошадку). Наконец тетя устала. «Вы поактивней!» — велела она мне и ушла. Моя дочь залилась плачем. Я достала свой мобильник. Свежекупленный, за 12 тысяч рублей — в пику бывшему мужу, который когда-то подарил мне предыдущий за 6. Других причин для покупки такого дорогого телефона у меня не было. Мобильник моей дочери понравился. Она с азартом давила на кнопочки и не плакала! С тех пор я очень люблю этот телефон.
Я навещала ее через день. Она быстро перестала плакать, но и явной радости на ее лице при моем появлении я тоже не обнаруживала. Когда приходило время возвращаться в группу, она шла с воспитателем с удовольствием и даже не пыталась обернуться. Однажды я не выдержала и спросила, не изменилось ли ее поведение после того, как я стала ее навещать? Воспитательница насторожилась: «Что Вы имеете в виду?» Я попыталась уточнить: «Может, она стала меньше плакать, или наоборот, больше или что-то еще?» — «Что Вы, она у нас вообще не плачет!» Было понятно, что правдивого ответа я не дождусь, и не потому, что от меня хотят что-то скрыть. Нет, они готовы были сказать что угодно, лишь бы я не передумала.
Задавать вопросы я перестала. Но однажды не смогла приехать через день, как обычно. Приехала через два дня после работы. Нянечка, передавая мне дочку, одетую для прогулки, предупредила: «Вы не очень долго гуляйте, а то у нее вчера вечером температура была». Я почувствовала себя последней дрянью.
Однажды на прогулке мы совпали с выходом на улицу старшей группы. Детей было человек 6 и одна воспитательница. Было холодно, и воспитательница торопилась помочь одеть детям варежки. Я стала ей помогать. Одна из девочек мгновенно подбежала ко мне, сняла уже одетые варежки и подставила руки. Я их ей надела снова. Она сказала: «Я Аня». Я что-то ей ответила, дети с воспитательницей ушли. В эту прогулку мы с дочей около часа «играли» варежками. Я их ей надевала, она тут же снимала.
Через день я ждала дочь в холле. Группу детей вели с какого-то занятия. Там снова была Аня. Она молча подошла ко мне, встала напротив — и так стояла и улыбалась. Я и сейчас вижу ее улыбку. Беспомощная, одинокая девочка Аня! Я несколько ночей плакала в подушку и думала о том, что тянуть двоих детей одной — это не то же самое, что одного. Наступила суббота. Я поехала в ДР пораньше, чтобы успеть и с дочей погулять, и про Аню поговорить. К ДР я подходила вместе с пожилой женщиной. Я обратила на нее внимание, потому что у нее было особое выражение лица — страдающе-напряженное и очень сосредоточенное. Женщина зашла в ДР вместе со мной, назвала фамилию ребенка и сказала, что будет ждать на улице. В следующий раз я увидела ее через 2 часа. Мы были в холле — ждали, когда за дочей спустится воспитатель (было время обеда). Женщина зашла в холл с двумя детьми — девочкой и мальчиком. Девочка была Аня. Стало понятно, что эта женщина — Анина бабушка, а мальчик — Анин брат. Бабушка их навещает. Она плакала, сквозь слезы давала какие-то наставления Ане (она старшая). А дети очень торопились в группу, потому что у них в руках были пакеты с конфетами и шоколадками. Разворачивать их при бабушке они почему-то не хотели.
Я поняла, что бабушку мне не потянуть.
В ДР моя дочь очень долго спала днем. Иногда мне приходилось ждать ее около часа. В одно из таких ожиданий в холле я совпала с другой ожидающей мамой. Она была молодая, в короткой куртке, из-под которой выглядывала татуировка на пояснице. Еще она часто выходила на улицу. По запаху было понятно, что она ходит курить. Мы некоторое время молчали. Потом я спросила: «Вы из какой группы ждете?» Она ответила, и оказалось, что наши дети в одной группе. Молодая мама оживилась. Мы стали обсуждать режим сна и бодрствования наших детей. Когда этот вопрос был исчерпан, она задала мне следующий: «Вы на сколько отдали?» Я ответила, что я не отдала, я наоборот жду, когда мне приведут. Она уточнила: «Да нет, я про то, когда забирать собираетесь?» Я сказала, что жду комиссию, как только будет постановление, так сразу и заберу. У нее потемнело лицо: «Так Вы приемная?» Я сказала «да». Она молча встала и вышла.
И последнее яркое воспоминание того круга. Я снова жду в холле свою дочь. Кроме меня там ждут трое — супружеская пара и с ними молодая женщина. Наконец, им приносят младенца. Нянечка осторожно передает ребенка маме на руки. Они на него смотрят. Я ухожу за угол, чтобы не отсвечивать. Стою перед штатным расписанием ДР и прислушиваюсь к звукам в холле. Голос мужа: «Ты чего? Ты чего плачешь-то? Ты чего?» Я заливаюсь слезами, изо всех сил стараясь делать это бесшумно.
Мы дома полгода. Нам 2. У нас иногда режутся зубы, мы можем плакать во сне, мы каждый день пачкаем пол кухни, мы можем за сутки описать почти весь гардероб. И еще много чего!
Но мне уже никогда не будет так трудно, как в те последние месяцы пути моей дочери домой.
